Евгений Юшкевич два года проработал внештатным сотрудником в следствии минской прокуратуры, потом еще пять — следователем, пока не ушел с должности старшего следователя отдела по расследованию по экономическим преступлениям управления Следственного комитета по Минску. Ушел по финансовым причинам: зарплаты в Следственном комитете невысокие. Сейчас он работает в Парке высоких технологий.
«Наша Нива» встретилась с Евгением Юшкевичем через день после совещания у Лукашенко, на котором глава государства раскритиковал Следственный комитет, Генеральную прокуратуру и, вероятно, ГУБОПиК.
Евгений рассказал, в чем состоит работа следователя, ее плюсы и недостатки, а также высказал свои соображения о том, что следует в ней менять.
«НН»: Что такое следствие в Беларуси?
Евгений Юшкевич: Следствие существовало еще в ВКЛ, там «возные» совмещали функции следователя и судьи в одном лице.
Но система современного следствия осталась в наследство от СССР. Как известно, после смерти Сталина и осмысления тех ужасов — в каком-то смысле чтобы не допустить повторения репрессий, когда «без суда и следствия»… — появился такой институт с дублирующими функциями. При прокуратуре — в 1961-м, при милиции — в 1963-м.
В сегодняшней системе следователь — это скорее вполне самостоятельный «судья-магистрат» или же «судебный обвинитель» — человек, который готовит конкретный кейс для суда, но может и сам решать «судебные вопросы»: о прекращении преследования, прекращении дел, возбуждении дел.
Собирает доказательства в том числе, допрашивает ранее опрошенных людей.
Но несоответствие названия реальным функциям иногда сбивает людей с толку.
Нет, в реальности следователь может раскрывать преступления, но если говорить про основную массу, которая вот прямо сейчас варится в кабинетах по всей стране, — то это в основном секретарская работа.
И факт в том, что следователь недостаточно видит и настоящую «полевую» оперативную работу, и недостаточно видит суды — вот и получаем просто лишнее звено, которое, по мнению многих практиков и исследователей, должно стоять на стороне прокуратуры.
Также следует понимать, что у органа дознания показатель — это возбужденные дела. Поэтому они идут на любые ухищрения, вплоть до обмана следователя, чтобы он возбудил дело. А у следователя показатель главный — количество дел, переданных в суд. И создается этакий фильтр: оперативник хочет возбуждения дел по всем случаям, следователь — только по тем, что дойдут до суда.
«НН»: Сукало говорил о неслыханной вседозволенности следователей в деле Головача — угрожали судье!
Евгений Юшкевич: Если мы говорим об обычной повседневной работе, тысячах и тысячах дел, то
вседозволенность — это один из самых распространенных мифов о работе следователей.
О силовиках в целом говорить не буду, но следователь — это как раз тот самый человек, который всегда виноват, который испытывает давление со всех сторон: потерпевшие, обвиняемые, защита, прокуратура, закон, дезинформация со стороны участников процесса и даже других силовиков.
Это такая вечная война против всех одновременно, где следователь всегда проигрывает и всегда отступает. Думаю, что следователи чувствуют что угодно, но не вседозволенность.
Правоохранительная система иногда работает как единое целое, а иногда как враждующие институты.
Как правило, общение следователей с судьями имеет минимальный характер.
Следствие обычно «не любит» прокуратуру, которая за ним надзирает.
В остальном все взаимодействие обусловлено Уголовно-процессуальным кодексом. А это [ситуация с Головачом — «НН»] какой-то отдельный случай, ничего здесь не скажу.
«НН»: Какие типичные проблемы у следователей? Профессиональные или бытовые?
Евгений Юшкевич: Исходя из моего опыта — дикая забюрократизированность всей текущей работы. По большому счету, следственная работа — это техническая работа. Вот вам странно, а в уголовном деле нумеруют страницы сами следователи и делают копии томов дел тоже сами следователи. А когда дело из 90 томов?
Следователь будет месяц заниматься тупой механической работой, которую можно автоматизировать. А подозреваемый все это время находится в СИЗО.
Еще серьезная проблема в нагрузке и рабочем графике.
Невысокий уровень оплаты сочетается с высоким уровнем ответственности, в этом следователи и врачи очень похожи и понимают друг друга.
И в уголовных делах не бывает «типичного объема» — по одному нужно допросить 2 человек, в другому — 2000 человек, а сроки на оба дела условно одинаковые — 2 месяца. Объемы — разные.
Наши «палки» — количество переданных в суд уголовных дел. При этом, почти никак не учитываются раскрытия новых преступлений, вытекающих из данного дела, уникальность преступлений. Может, там что-то такое, что никогда ранее еще не расследовалось? Нужно больше времени, нужна премия? Начальник покрутит пальцем у виска, и спросит — а оно тебе вообще надо? Но и препятствий никто чинить не будет, просто в этом случае хоронишь сам себя.
И есть разные места работы. У районного следователя в столице, например, может быть 100 «глухарей», и он не будет успевать даже в базу вносить дела, не говоря о раскрытии. А есть Центральный аппарат и отдел расследований преступлений в сфере высоких технологий — у них одно дело на полтора года.
Например, я был следователем в том же Фрунзенском районе, у меня было 10 живых дел с подозреваемыми в производстве. На учебе познакомился с коллегой из Лельчиц, у которого одно дело в месяц! А мы получаем одинаковые зарплаты, и условия считаются равными.
Обычное дело, когда следователи работают по вечерам и в выходные. И всегда! И нет времени ни на детей, ни на жен-мужей, ни на себя. Это приводит к серьезным деформациям психики и личности, а с ними приходят и вредные привычки.
Семьи создаются прямо на работе, точно так же потом и распадаются. До 35 лет у всех мечта о пенсии, до которой еще слишком много времени, а к 40 годам здоровье уже подорвано.
«НН»: Что следует реформировать в следственной системе, чтобы она соответствовала времени? Можно взять шире: во всей системе оперативник — следователь — прокурор — суд.
Евгений Юшкевич: Первое — это действительно выделить судебную власть в отдельную отрасль, что, конечно, является политическим вопросом, а не юридическим.
Чем сильнее судебная власть и чем более независима от исполнительной — тем лучше все мы в итоге будем жить.
Это такая же непреложная истина, как и преимущество рыночной экономики над административно управляемой.
Как это сделать? Мне близка позиция Михаила Ходорковского в его книге и письмах из заключения: надо выделить судей в самоуправляемый орган, который сам себя регулирует, который назначает судей сам, назначает (половину состава) судей Верховного суда, Конституционного и получает независимое постоянное финансирование.
Повысить требования к судьям в части образования и репутации и, конечно же, увеличить оплату их труда.
Это самое важное! В конце концов, именно суд принимает решение, все остальное (прокуратура, следствие, дознание) создано, чтобы в определенный момент собрать и принести в суд тома уголовного дела.
И именно суды формируют практику и прецедент, которые в любом случае становятся известны всему юридическому сообществу.
Далее. Выражу субъективное мнение одного юриста, но надо упразднить сам институт следствия и внедрять классических детективов (этакое сочетание оперативника и следователя в одном лице).
Прекратить практику профильных милицейских вузов — наших школ милиции и академии МВД, набирать в юстиционную правоохранительную службу после гражданских университетов с переподготовкой.
Банально увеличить оплату сотрудников, чтобы создавался конкурс и можно было выбирать.
Надо лимитировать сроки содержания под стражей обвиняемых, которые де-факто сейчас до суда никак не ограничены.
Серьезно изменить систему набора в прокуратуру: многие следователи сталкивались с тем, что надзирающие за следствием помощники прокуроров — это, как правило, вчерашние выпускники, которые совершенно не понимают реальной работы, вынужденные «выявлять нарушения» по форме, а не по существу.
В надзор за следствием нужно набирать опытных сотрудников отрасли, которые знают изнутри что это такое.
Менять УПК в части документов: уголовное право на бумаге отживает свое, нужно внедрять электронное делопроизводство, хотя бы по примеру Грузии.
«НН»: Почему человеку тяжело выйти, если уже попал в изолятор?
Евгений Юшкевич: Чтобы человека поместить в СИЗО, нужна санкция прокурора, чтобы его выпустить из СИЗО, тоже нужна санкция прокурора — его надо убедить, что что-то кардинально изменилось.
Следователям в неконфликтных ситуациях, когда нет оснований для СИЗО, очень не выгодно изолировать человека, потому что потом приходится к нему ездить (чаще всего в Жодино), терять на это целый день, не говоря о топливе, вместо того, чтобы просто вызывать — и он сам приедет.
А при превышении сроков содержания под стражей надо готовить целые пакеты документов на продление, что часто занимает целые дни и снова отрывает от реальной следственной работы.
«НН»: Но известны другие примеры, когда человек сидит в СИЗО месяцами, и к нему следователь приходит очень редко. Складывается ситуация, что содержанием человека в экстремальных условиях следствие добивается того, чтобы он пошел навстречу / подписал / оговорил.
Евгений Юшкевич: Чтобы поместить человека в СИЗО, надо предъявить обвинение максимум на десятые сутки. Чтобы ему предъявили обвинение, нужны реальные доказательства вины.
Предъявление обвинения — это фактически всё, человек пойдет на суд почти стопроцентно. Прекращение преследования уже обвиняемого человека — это чрезвычайное явление.
Так вот, если обвинение предъявлено, то вина более-менее доказана, можно считать. Просто может не полностью или недостаточно для суда или оформить надо как-то. Бывает еще такое, когда человека допросили и выпустили, а потом оперативники приносят распечатку звонков, где он говорит свидетелю прямо по телефону: «Михалыч, скажи следователю то и то». Ну и всё, больше он не выйдет из-под стражи. И если мы говорим о реальном водовороте дел, то это имущественные преступления, совершенные рецидивистами с судимостями. Если такого отпустить, а он что-то новое совершит, сбежит, то полетят головы всех: и следователя, и прокурора. Разбирательств будет столько, что проще эту личность, склонную к насилию и преступлениям, упечь под стражу — все это регулируется УПК.
Я также добавлю, что иногда даже авторитетные СМИ создают неправильную картинку следствия: со слов родственников пишут, например, о содержании бедного человека в СИЗО целый год, а в реальности этот бедный человек шесть раз менял показания и пытался уехать, условно говоря. И тут к следователю никаких претензий быть не может вообще. И я повторюсь, что продление содержания санкционирует прокурор. Часто бывает, что он и не подписывает ходатайство: смотрит обстоятельства дела и говорит: «Нет, я его арестовывать не стану».
«НН»: Фабрикация доказательств, о которых говорит Лукашенко, — на сколько это массовое явление?
Евгений Юшкевич: Принципиально не читаю заявлений президента в адрес правоохранителей — там много популизма. Но это проблемная тема, и не потому, что доказательства фабрикуются.
Здесь проблема терминологии: проводит условный 22-летний следователь свой первый в жизни обыск в квартире и находит пистолет, понятые расписываются и все уходят. А молодой следователь замечает, сидя в кабинете, что в протоколе поставил завтрашнюю дату, ошибся.
Взял и замазал корректором дату. Это фабрикация? Однозначно, и она может обернуться для него уголовным делом. Да еще в двух местах понятые подписи забыли поставить. Какой выход? Никакого. Отпустить условного преступника, убийцу? Ответа у меня нет.
На самом деле я даже никогда не слышал, чтобы кто-то из следствия фабриковал какие-то доказательства, зачем? Не доказывается вина? Ок, прекращаем преследование или дело, в этом нет никакой проблемы.
Вам, наверное, покажется фантастикой, но дела по ч. 3 ст. 328 («наркотическая» статья. — «НН») останавливались на стадии следствия, потому что в протоколе обыска указано было меньше людей, чем присутствовало реально на обыске, а защитник хорошо отработал и обнаружил это сразу.
Все, протокол — не заслуживающий доверия документ, и те 150 грамм наркотиков, изъятые в ходе обыска, — тоже, прекращаем преследование. Это реальный кейс.
И добавьте сюда обычный страх перед оправдательным приговором: следствие как институт очень не заинтересовано в оправдательных приговорах, почему и работает фильтр: если есть реальный риск получить оправдательный приговор, то дело не пойдет в суд вообще. Вот так презумпция невиновности работает через призму нашей системы.
«НН»: Вот известный пример фабрикации — подброшенный автомат фигуранту «Дела патриотов» Мирославу Лозовскому. Ясно, что подбрасывал не следователь, но следователь с этим потом разбирается.
Евгений Юшкевич: Следствие к этому не имеет никакого отношения, такие дела можно вынести за скобки — они явно выбиваются из картины обычной нормальной повседневной работы. Да и в итоге СК прекратил преследование этого человека.
«НН»: Дефицит и качество кадров — насколько это отражается на следственной системе?
Евгений Юшкевич: Я считаю вопрос острым, потому что основное требование к следователям — высшее юридическое образование.
И реальность такова, что в науке, юридической в том числе, вообще мало компетентных преподавателей, ученых — мы знаем, какой процент в науку идет тех, кто не нашел достойной работы.
Процент откровенной лженауки в юридической сфере настолько высок, что в моем окружении над многими преподавателями и учеными просто смеются.
Председатель ВАК Александр Гучок (преподавал у нас методику расследования преступлений) пытается вести борьбу, но эти метастазы научного паразитизма просто так уже не искоренить.
Возьмем, например, криминалистику — это как школьная алгебра для программиста, для судей, следователей и прокуроров.
Криминалистика — единственная практическая дисциплина, которую обязаны знать все, но кто ею владеет? Сами ученые в этой сфере в большинстве своем вместо того, чтобы заниматься практическими вещами, пишут диссертации, как правильно говорить: «структура преступления» или «характеристика преступления». После моей критики в фейсбуке два таких преподавателя со мной разорвали отношения.
И что скрывать: я бы не подпустил даже за километр от реального места преступления своего же лектора по криминалистике из университета.
Студенты вынуждены изучать криминалистику не с помощью преподавателей, а вопреки преподавателям!
Далее — в большинстве случаев следователями становятся выпускники Академии МВД и гражданских юридических факультетов. Но если после Академии МВД необходимо отработать 5 лет, то после гражданских вузов выпускники надолго не задерживаются.
Естественно, причина в оплате и условиях труда: почти всякая работа — проще, чем у следователя. И почти всюду оплата — выше..
Текучка кадров в некоторых районных подразделениях такова, что после года отсутствия можно не знать трети сотрудников.
Еще важная проблема, на мой взгляд, сама Академия МВД.
Следователи, оперативные сотрудники, по моему мнению, не должны учиться в отдельном закрытом казарменного типа учреждении.
Во-первых, качество непосредственно юридической подготовки, мягко говоря, оставляет желать лучшего: с момента поступления курсанты, как рядовые милиционеры, несут службу, ходят в наряды, живут на казарменном положении, что по сути — армия. Это не оставляет времени на полноценное классическое образование.
Во-вторых, их вырывают из обычной жизни и совершенно не понятно ради чего, потому что им нужно будет потом работать с самыми обычными людьми в обычных условиях.
Здесь же и проблема военщины: все же, по УПК, следователь — процессуально независимое лицо, а в Уставе написано, что он подчиняется приказам руководства. Логично? Нет.
При этом уточню, что условия в различных подразделениях могут быть диаметрально противоположными и иногда вполне комфортными, социальные лифты в следствии действительно работают, и квалифицированные сотрудники получают какие-то профиты, имеют возможность развиваться, выезжать на стажировки (даже в ФБР в США), учиться.
Действуют пресловутые «силовые» льготы.
Во время моей работы в СК у меня в отделе работало одновременно три победителя республиканских юридических олимпиад разных лет, и все они с юрфака БГУ — это достаточно красноречивый факт.
Могли они найти лучшую работу? Конечно, но они стали следователями. Мне в работе повезло — я работал в среде действительно компетентных интеллигентных и грамотных сотрудников, поэтому моя реальность покажется остальным слегка искаженной.
«НН»: Чем сильна наша следственная система?
Евгений Юшкевич: Наша следствие — серьезный отдельный институт, и он функционирует так, как задумывалось. А то, что я или кто-то еще критикует его работу, — вполне нормальный процесс.
В следствии сильнейшие перепроверки, фильтрация дел.
Следователи проверяют и отсеивают собранные дознанием материалы, дают им правовую оценку, прекращают дела, прекращают преследование в отношении отдельных лиц, раскрывают новые преступления.
Если договориться, что вот прямо завтра мы упраздним следствие, то органы дознания станут возбуждать дела, задерживать и направлять в суд всех подряд, потому что возбужденные дела — это их основной показатель, а юридического образования у сотрудников дознания может и не быть.
Таким образом следствие — это как первый серьезный адвокатский фильтр на пути к суду.
Вторую часть плюсов я бы отнес к работе Следственного комитета — если на первом этапе у некоторых отделов не было даже компьютеров, то теперь на техническое обеспечение жаловаться не приходится, тыловые службы быстро реагируют на нужды сотрудников, закупаются специальные устройства, криминалистические лаборатории, постоянно совершенствуются профессиональные средства.
Следствие действительно стремится развиваться и перенимать зарубежный опыт — даже таких рядовых сотрудников, как я в свое время, направляли на международные конференции.
Постоянно изучается опыт электронных дел, некоторые сотрудники СК сами занимаются написанием целых программных комплексов, и им создают для этого условия, выстраиваются взаимоотношения с западными правоохранительными органами, интенсивно — с США. Уверен, что для государственных организаций СК мог бы быть во многом примером с учетом специфики.
СК в последние годы принял и осознал кадровую проблему, и теперь новых сотрудников реально, а не как раньше — сразу в бой, вывозят на криминалистические полигоны, прогоняют и репетируют те или иные следственные сценарии и ситуации.
Планируется также создать свой собственный Институт повышения квалификации, через который буду пропускать всех новичков, чтобы они приходили на рабочие места с уже достаточным уровнем.
Пусть под обязаловку, но выпустили ведомственный журнал, в который пишут статьи не какие-то абстрактные псевдоученые, а сами следователи.
СК, в отличие от следствия КГБ (которое осталось) и следствия Генеральной прокуратуры (которое сейчас де-факто стартует с прокуроров-расследователей), собирает в себе компетенции бывшей прокуратуры, милиции, финансовых расследований, и перекрывает своими компетенциями все сферы расследований.
Когда КГБ расследует крупное резонансное дело, откуда, как думаете, берутся следователи следственной группы? Они командируются из СК.
Наконец, Беларусь действительно называют «красной страной» на территории СНГ. В уголовном мире говорят: «хочешь сесть — приезжай в Беларусь». Это важное репутационное и реальное достижение, если даже иностранная преступность знает, что система у нас работает.
«НН»: Как вам сейчас, со стороны, видится клондайк дел в отношении малолетних наркоманов? Когда по 3-й части ст. 328 оформляли всех, а в суде потом звучало «сбыл неустановленный объем неустановленным лицам в неустановленном месте…».
Евгений Юшкевич: Здесь придется вспомнить, что некоторое время работал на этой линии: в 2012 году рынок уже был децентрализован, интернет его переворачивал каждый день. Любой подросток может оплатить закупку у оптовиков и распространять самостоятельно. А самим оптовикам иногда нет даже 16 лет. Поэтому… А комментировать чужие дела, о которых вы говорите, я не могу. Ясно, что вина должна быть доказана в соответствии с законом.
«НН»: У кого же самая крутая система правосудия и следствия, на которую нужно равняться?
Евгений Юшкевич: Все европейские страны уже много лет изучают грузинский опыт, он во многом уникален, признавался Всемирным банком лучшей реформой полицейской (правоохранительной) системы в мире.
В Грузии радикально пошли и сломали все советское, чтобы внедрить все современное: от электронной уголовного дела и института детективов до простой человеческой оплаты труда детективов, что автоматически создало серьезный конкурс на работу.
От себя скажу, что, когда сидишь на международной конференции и видишь, как обыкновенный сотрудник прокуратуры Грузии переходит с русского на немецкий, а потом на английский, у тебя просто открывается рот и ты понимаешь, что Академия МВД с 130 вступительными баллами или БИП — немного не то, что нужно нашей стране.
«НН»: Какая же у нас вообще раскрываемость по делам с реальными потерпевшими?
Евгений Юшкевич: Раскрытие и расследование — совершенно разные процессы. Раскрытие может происходить оперативным (реальным), следственным и экспертным способами, причем первым раскрывается львиная доля, остальные виды раскрытия можно считать факультативными.
Основная работа оперативников — раскрывать, основная работа следователя — расследовать (исследовать детально обстоятельства, дать им юридическую оценку).
А официальными данными я не владею.
«НН»: А как часто следствие ошибается?
Евгений Юшкевич: На юрфаке студенты по 200 раз изучают дело витебского маньяка, когда под смертный приговор попали невиновные.
Следствие — это институт, где работают реальные обычные люди, и эти люди ошибаются.
По замыслу, для выявления ошибок и существуют прокуратура и суд. Но реальность такова, что люди все равно ошибаются, и этот факт всегда нужно держать в голове.
Когда однажды готовил научную работу на юрфаке, обнаружил, что мой двоюродный брат, умный мужик, обвинил человека в убийстве, тогда как для меня, студента, было очевидно, что имела место необходимая оборона.
Хорошо, что в той ситуации суд все же полностью оправдал человека. И это один из ближайших примеров.
Следствие ошибается, да. И допускает ошибки так же часто, как ошибается любой другой человек в любой другой сфере.
Артем Гарбацевич, фото Надежды Бужан
https://nn.by/?c=ar&i=235916&lang=ru
